Луговской И. С. / Произведения

Чехов едет на Сахалин

Наш городок купцов и бедняков 
Он похвалил по доброте сердечной 
И сел в коляску, ко всему готов —
К дороге дальней, 
страшной, 
бесконечной.

Пять тысяч верст...
Шесть тысяч верст...
А сколько их еще до Сахалина?
Хватает жадно за колеса глина.
Торчит солдат возле глухого тына,
Оберегая свой острожный пост.

Ямщик журил шутливо коренного.
Острожный тын расплылся, словно дым.
А мысль, вернувшись,
мимо часового
Скользила невидимкою за тын: 
Он видел там кандальника седого, 
Который был студентом молодым...

И он молчал,
Бесстрастен и нечуток
К дремучей красоте тайги и скал.
И, чуя, что соседу не до шуток,
Ямщик веселый робко умолкал.

Но вот Байкал взметнул волну крутую. Ударил ветер с дальнего хребта. 
И вспомнилось, как парня с Акатуя 
Гнала на волю вечная мечта.

И так гнала, и душу так сжигала, 
Что беглеца, который жить дерзнул, 
Не тронул зверь. И пуля миновала. 
И в омулевой бочке вал не захлестнул!

На седока ямщик почтительно косился. 
Но так как долго он молчать не мог, 
Запел вполголоса. И очень удивился: 
Хватил баском — подпел ему седок!

Коляска тарахтела. Кони шли. 
Готовила дорога испытанья. 
Но никакие в мире расстоянья 
Остановить коляску не могли.

И, может быть, на остров тот острожный 
Он ехал первым в страшный век его 
Не по казенной подорожной — 
По воле сердца своего!